В наше время психологов не было и ничего – нормальными людьми выросли!

Всем известно продолжение этой фразы. Но приходится писать об этом снова и снова. 

Сегодня пишу по следам нашумевшей публикации George Zotov. Человек по моему журналист, пишет хорошо. Я так хорошо писать не умею, но уж как смогу. Извините, если что.

Суть поста: «Однажды Георгий читал пиздострадательные рассказы современных детей о токсичных родителях. Везде звучало популярное слово “травма”, описывая небывалые страдания, кои чадам пришлось перенести в детстве…. Любые неудачи по жизни нынче оправдываются детскими травмами. Не так кормили. Не так воспитывали.…. Мода меж тем распространяется, обрастая новыми деталями. Уже нельзя вторгаться ребёнку в “личное пространство”. Нельзя ничего рекомендовать. Нельзя указывать, как лучше. В 10-12 лет дети сами знают, как им поступать….. Исходя понятий из нового времени, родители Георгия были прямо фабрикой по производству токсичности. Правда, именно поэтому из Георгия что-то в итоге в жизни и получилось.

Но признавать это сейчас весьма неполиткорректно.»

В общем, пост оказался манной небесной для всех, кто в процессе травматизации не смог выбрать ничего лучшего, кроме как идентифицироваться с родителем и стать в итоге таким же. Наконец хоть кто-то поставил этих зарвавшихся детей на место со своими травмами, ага. 

И понеслось счастье в комментариях:

Лупить чаще надо было! А то пипец травма, вот у военного поколения – травма. (То есть – если кто-то страдал больше тебя, твои страдания вообще внимания не заслуживают)

У меня как-то раз мама папиросы нашла, “Любительские”, пачка по 10 штук, узкая, в рукаве прятал. Била шлангом от стиральной машины. Так я думаю, что надо было скалкой меня пи@@@ть, тогда бы я бросил курить раньше, а не в 52 года.. (Я настолько ужасный человек, что меня можно было воспитывать только битьем. И то не помогло – надо было больше бить)

Мои родители всё время вторгались в моё личное пространство, права слова я практически не имела – заявить, что я не хочу грядки полоть или пол помыть было немыслимо. Наследства не оставили. Просто любили, не говоря об этом, заботились, воспитывали личным примером. Токсичные, такие токсичные, что уже три года после их ухода я каждый день о них вспоминаю… (Мои родители дали мне настолько мало, что у меня нет даже ресурса отгоревать их уход, потому что их для меня толком и не было, как и меня для них)

Конечно, меня не удивляет такой поток радости от людей, которые получили очередную индульгенцию на нормирование насилия в их сторону и как следствие – от них в сторону их детей. Это именно то, чего такие граждане всегда хотели. 

Как же происходит такой круговорот насилия? Да все на самом деле очень примитивно.

Вот есть мама (или папа), которая заставляет ребенка есть то, что дают, сколько дают и когда дают. Которая не спрашивает у него, что он чувствует, что хочет, потому что «мама лучше знает, а ты мал еще». Которая заставляет учиться и выписывает люлей при неподчинении. И так далее. 

Ребенок страдает? Поначалу очевидно – да, но ведь наша психика прекрасна, она обязана обеспечить нам выживание. Если страдание ребенка слишком интенсивно – психика предпринимает спасительное действие: вытеснить страдание, сделать данные действия нормальными и правильными, а самому идентифицироваться с таким вот родителем. И все отлично – вот, видите, я ж нормальным человеком вырос! и все благодаря такому вот воспитанию! (А без этого насилия я бы вырос моральным уродом, потому что таким родился, да?)

Дальше у такого человека появляются свои дети. И приходится сталкиваться с теми же потребностями и чувствами своих детей, которые этот человек имел сам, будучи ребенком. Но ведь он давно вытеснил все свои детские чувства. Он велел себе забыть свои детские переживания, желания, страдания, боль. Он помнит только фигуру своего родителя рядом с собой, но не помнит себя. Его ребенок исчез в бессознательном. И как тогда можно понимать своего трехлетку? Да никак, потому что нечем. Нету ручек – нет варенья. Нет эмпатии, сострадания, принятия, терпимости. Зато есть вот это «Слышь ты, мал еще тут указывать мне!»

Если вдруг такой родитель рискнет хоть немного почувствовать своего ребенка – ему неизбежно придется почувствовать себя самого в этом же возрасте. С чем он тогда столкнется? С болью. В огромном количестве. Чем больше страданий – тем сильнее защиты. Ему придется обнаружить, как страдал он сам, как плохо было ему. И эту боль придется переваривать как-то, развенчивать родительские фигуры, обнаруживать себя жертвой некоторых жестоких поступков своих родителей. 

Кто умеет переваривать боль? Только тот, кто имел опыт разделения своей боли с кем-то еще, кто имел опыт сочувствия, сопереживания и утешения. Если этого опыта нет – то боль становится невыносимой и ее невозможно вывести в сознание. Тогда этот человек остается глухим к своим детям. 

Как это так, мой ребенок получит то, что не доставалось мне? Не бывать этому никогда. Ведь это значит, что и я имел право на это? Значит я имел право иметь больше? И сейчас имею? Ну нет, это совсем невыносимо.

Каждый тиран – это бывшая жертва. Но редко какой тиран способен это признать.